Эксклюзив Marie Claire Kazakhstan: интервью с Робертом Де Ниро

Роберт Де Ниро на Каннском кинофестивале 2025. Ему вручили почетную Золотую пальмовую ветвь за вклад в киноискусство. Он также представил черновую версию документального фильма о своем отце-художнике — один из самых личных и, по всей видимости, важных проектов в его жизни.

Во время открытия фестиваля произошел забавный эпизод. Для вручения приза на сцену вышел Леонардо ДиКаприо — под слишком торжественное для случая Intermezzo из Cavalleria rusticana Пьетро Масканьи. Он вспомнил, как Де Ниро «навсегда изменил его жизнь», выбрав на роль в фильме «Жизнь этого парня» (1993).

В завершение рассказа ДиКаприо добавил, что если немногословный Де Ниро удостоит его хотя бы полуулыбкой, он сочтет себя благословленным. Де Ниро не только улыбнулся ему в тот вечер, но и трижды обнял его, позволив понести — пусть и под смешки зала — свою почетную Золотую пальмовую ветвь.

На следующий день актер стал рассказчиком собственной истории, представив журналистам, пожалуй, самый сокровенный из своих проектов — фильм о семье. Marie Claire Kazakhstan поговорил с Робертом Де Ниро о памяти, личной уязвимости и поиске смысла.

Как вы себя чувствуете, получив Золотую пальмовую ветвь? Помните ли вы, что вдохновило вас выбрать этот путь?

Мой первый Каннский фестиваль был больше 50 лет назад. Я всегда любил приезжать сюда и встречать людей, которым интересно то же, что и мне. Сегодня, когда политики заставляют многих чувствовать себя чужими в своих же странах, Канны для меня — как возвращение домой. Потому что кино — это мой дом, здесь — мое сообщество.

Мой отец часто водил меня в кино. Это было то немногое, что мы могли делать вместе — молча. В Нью-Йорке было место под названием The Laugh-O-Gram на 42-й улице, где показывали только комедии — Эбботт и Костелло, Лорел и Харди и другие. Я ходил туда каждую неделю. В детстве мы равнялись на таких актеров, как Марлон Брандо, Монтгомери Клифт, Джеймс Дин. Один из фильмов, который на меня сильно повлиял, — это «В порту» Элии Казана. А когда мне было 18, я посмотрел его «Великолепие в траве» — он тоже оставил след. Сейчас я сам иногда хожу в кино со своими детьми — когда удается, хотя бы раз в неделю.

Для многих зрителей вы навсегда остались Лапшой из «Однажды в Америке».

Этот фильм был для меня особенным. У Серджо (Леоне) было масштабное видение — он хотел снять фильм о времени, о памяти, о том, как люди обманывают самих себя. Это были долгие и тяжелые съемки. В США фильм не получил того внимания, которого, я считаю, он заслуживал. Но я всегда чувствовал, что в нем есть нечто особенное.

Мой герой — человек с сожалениями. Наверное, как и мы все. Мы оглядываемся назад и спрашиваем себя: «Я поступил правильно? Мог бы я сделать больше?» Такова жизнь. Этот фильм — о том, как мы носим в себе прошлое, как время меняет взгляды, чувства и ценности. Это также фильм об актерстве — о притворстве, о том, как люди играют с жизнью, собой и другими. Эта роль осталась со мной навсегда. Лапша тоже играет, но он играет самого себя. Он рассказывает истории, чтобы выжить. Это сильно и трагично. Это — одна из самых значимых ролей в моей жизни.

Вы часто играли гангстеров: в «Крестном отце 2», «Однажды в Америке». Почему вам интересна мафия?

А почему нет — если это хорошо написано, хорошо снято, если над этим работают такие люди, как Мартин Скорсезе или Барри Левинсон? Последний мой фильм на эту тему был с Левинсоном. Хотя думаю, что больше не стану играть такие роли — если только не попадется исключительный сценарий.

Да, у меня была особая увлеченность этой темой, особенно когда я работал со Скорсезе. Что касается «Крестного отца», я вообще-то хотел сыграть главную роль в первой части. Тогда все актеры Нью-Йорка хотели ее — ту, что в конце концов сыграл Марлон Брандо. Мне также понравилась роль Сонни, брата Майкла. Но мне повезло — я сыграл молодого Вито Корлеоне в «Крестном отце 2», молодого Брандо.

Мы все помним легендарную сцену из «Таксиста» — его монолог перед зеркалом. Это была импровизация?

Кажется, сцена вообще не была прописана в сценарии. Меня просто попросили отрепетировать с оружием. И мне показалось, что разговор перед зеркалом с воображаемым врагом будет интереснее. Думаю, импровизация, спонтанность могут создать лучшие сцены. Режиссер не должен отговаривать актера от экспериментов. Иногда из этого выходит нечто неожиданное. Скорсезе, О. Рассел, Левинсон — особенно Марти (Скорсезе) — любят, когда актер исследует образ. Если не работает, то всегда можно переснять или вырезать.

Известно, вы всегда очень серьезно готовились к ролям. Например, для «Таксиста» вы получили лицензию и ездили на такси по городу.

Ездил, но не очень долго — всего несколько недель. Тогда я не знал, что именно это мне даст, но подумал: если я играю таксиста, надо им побыть как можно дольше, хотя бы до начала съемок.

Вы получили «Оскар» за «Бешеного быка», набрали вес и научились боксировать.

Да, я много тренировался. Но бойцом, конечно, не был. На самом деле легко получить травму. Например, в сцене с Джо Пеши я сломал ему ребро. К счастью, он продолжил работать.

Другим сложным проектом оказался фильм «Миссия» Ролана Жоффе. Фильм получил Золотую пальмовую ветвь. Я играл работорговца, ищущего искупления. Мы снимали в Южной Америке. Самым тяжелым было — ползти босиком, стараясь не наступить на змею или ядовитое насекомое.

Сейчас вы работаете над документальным фильмом о вашем отце. Вы сохранили его студию почти в первозданном виде — с сигаретами, одеждой, кистями… Почему?

Старшие дети знали своего деда, но я хотел, чтобы младшие — и вся семья: племянники, двоюродные, троюродные — поняли, кем он был, что он оставил. Я все задокументировал — снимал, фотографировал — хотел сохранить для семьи.

В начале карьеры я заметил, что после съемок все исчезает — реквизит, костюмы. Люди забирают себе сувениры на память. А я подумал: «Нет, я хочу сохранить все». Так я начал собирать сценарии, костюмы и все, что мог. Потом этого всего стало слишком много, и мы нашли для этого место — Центр Гарри Рэнсома при Техасском университете.

Были ли в жизни другие моменты — помимо фильма, над которым вы сейчас работаете, — когда вам приходилось возвращаться к личному: к родителям, детству, внутренним травмам?

Были, и это всегда очень болезненно. Чем глубже идешь — тем больше поднимается. Часто то, что ты не хотел видеть. Съемочной группе я сказал: «Подталкивайте меня, даже если я сопротивляюсь». И они это делают.

Есть момент в фильме, где я смотрю на картины и понимаю, что это не отцовские работы, а мамины. Я начинаю вспоминать, сколько она пожертвовала ради меня. Сначала мы почти не говорили о ней — все было об отце. А потом ее история тоже вошла в фильм. И я рад, потому что хочу показать ее картины. Она много сделала для меня. Верила в меня. Сейчас я жалею, что не задавал ей вопросов. Не слушал. Я был слишком молод. Поэтому теперь я все сохраняю. Чтобы мои дети, если им будет интересно, смогли узнать, понять, почувствовать.

Вы спрашиваете себя — почему продолжаете сниматься? Что вами движет?

Да, я действительно задаю себе этот вопрос. Особенно сейчас. Иногда думаю: зачем я все еще это делаю? И вдруг понимаю — потому что мне все еще не все равно. Потому что я до сих пор хочу делать это хорошо. Потому что я до сих пор учусь. У меня нет ощущения, что я «понял» актерство до конца. Я до сих пор волнуюсь, готовлюсь, и это до сих пор имеет значение.

Актерство — это попытка приблизиться к правде. Насколько это вообще возможно. И я до сих пор в это верю и пытаюсь найти правду — в персонаже, в моменте. Иногда это получается. Иногда нет. Но именно этот поиск и держит меня в игре. Это стремление — ухватить хотя бы крошечный фрагмент чего-то подлинного.

Не все бывает идеальным. Бывает, посмотришь что-то спустя годы — и думаешь: «Мог бы сделать лучше». Но зацикливаться нельзя. Ты просто делаешь все, что можешь, и идешь дальше.

Вы создали фильмографию, ставшую частью истории американского кино. Но создается впечатление, что вы все еще не закончили — будто в вас есть некая внутренняя тревога. Это так?

Думаю, человек редко ощущает, что все завершено окончательно. Всегда остается что-то еще — новая мысль, новая роль, новая история. По крайней мере, у меня так. Этот проект начался почти случайно, как что-то камерное, почти личная зарисовка. В итоге он обернулся чем-то большим: размышлением о жизни, о семье, о профессии. Я этого не планировал. Но, возможно, самые важные вещи как раз и случаются — без плана.

Иногда мне становится страшно. Но когда понимаешь, что выбора нет, что отступать некуда — приходится искать способ справиться. И тут вдруг открывается простая истина: не бояться — это тоже навык, и у каждого он свой. Главное — научиться принимать жизнь такой, какая она есть. И продолжать идти. Будет хорошее и будет плохое. Все это — часть одного пути. Главное, чтобы плохого было как можно меньше. Вот и все.

Что бы вы хотели, чтобы ваши дети — и зрители — вынесли из всего этого? Из фильмов, актерской карьеры, архива, сохраненной студии?

Я бы хотел, чтобы они почувствовали, что я старался, что мне было не все равно. Будь то кино, сохранение отцовских картин или маминых писем — все это была попытка удержать что-то важное, сохранить смысл, память, корни. Может быть, через это они смогут понять, откуда происходят. И кем был я.